|
ПАША
Мой близкий институтский друг Паша Гончуков, также, как и я, бывший боксер еще со времен суворовского училища, симпатичный крепыш, этакий флегматичный сероглазый бородач, похожий одновременно и на царя-батюшку, и на киношного геолога, помнится, говаривал:
– Если до тридцати лет всего, что задумал, не сделаешь – считай, не сделаешь никогда! Дальше уже старость.В тот раз Паша оказался неправ.
Паша всегда был обстоятельным, вальяжным, с царственной осанкой. Если случалось ехать с ним в такси – всегда садился, откинувшись, на переднем сиденье. Открывал окно, облокачивался на дверцу и очень себе в эти минуты нравился. При этом он хмурил густые пшеничные брови, скалил крепкие зубы с зажатой в них сигаретой, его борода и усы топорщились и был он в эти мгновения воплощением босса, каковыми их изображали в американских фильмах. А несколько позже, когда я уже был Пашиным начальником, и он слегка раздобрел и еще больше обронзовел, почти все визитеры, приходившие ко мне подписывать документы, если они не знали меня в лицо, немедленно направлялись прямо к Пашиному столу, благо, мы всегда сидели в отделе рядом. Потому, как нельзя было усомниться, кто в этом большом зале начальник.
Обаянием Паша обладал необыкновенным. Когда еще студентами, натоптавшись вечером по слякоти на Броде (Куйбышевской улице) до посинения, и скинувшись по 2 рубля, мы заходили поужинать в ресторан «Жигули», начинался спектакль по одному и тому же сценарию.
Сановитый Паша всегда шел впереди (он был полутяжем, на полголовы ниже меня, а во мне при моих 182 см роста тогда было меньше 70-ти кг). При этом я всегда поражался тому, что даже когда он останавливался, ему никогда не мешали руки – они просто спокойно висели вдоль тела, а вся жизненная энергия перемещалась в выпяченную бороду, брови и глаза.
Не торопясь проходил в зал, останавливался. К нему немедленно подбегала официантка (при том, что в те времена официантов ждали подолгу, это была часть общепитовского ритуала) и предлагала столик. Как правило, за ним уже кто-то сидел. Чаще всего, это был командировочный, поселившийся в гостинице, при которой ресторан и находился. Мы заказывали по три бутылки Жигулевского пива по 37 коп. и по рубленому бифштексу за 86 коп. При этом, следует отметить, что бифштекс был необыкновенно вкусным: сочное мясо, нежнейшая яичница-глазунья, духовитая рассыпчатая картошечка, крупно порезанный соленый огурчик.
При всем при том, представьте – на улице слякоть, промозгло, холодно. А здесь тепло, вкусная еда, вожделенное пиво, которого в бутылках в магазине тогда было не купить, в воздухе витают непередаваемо аппетитные запахи хорошей кухни, парфюма и черт те чего еще, присущего только этому ресторану. На маленькой сцене квартет музыкантов и солистка, которых все знали в городе, потому, что они успевали выступать еще и в трех окрестных кинотеатрах.
 Никуда не спеша, мы начинаем трапезу. Как правило, сосед за столиком, уже изрядно подшофе, пытался завести с нами беседу. Практически всегда нам это мешало, потому, как нам и так было о чем поговорить. Потом мы снисходили до общения, при этом собеседник, как правило, обращался к Паше. Узнав, что мы студенты, начиналась стадия угощения, а потом и братания. Когда такое произошло подряд третий или четвертый раз, и было полное ощущение дежавю, мы обоюдно решили эту практику прекратить, больно уж душок у всего этого действа был не очень приятный. В рестораны заходили, но всегда вскладчину и больше никогда от посторонних никаких угощений не принимали.
Изменилось все неожиданно, но принципиально и навсегда. Я никак не мог предположить отдаленных последствий своего розыгрыша, который в корне изменил наши отношения и о котором я сейчас расскажу.
В один прекрасный день мы после занятий решили подготовиться к семинару по истории. Паша достал учебник, и из него незаметно для него выскользнула десятирублевая купюра. Я ее так же незаметно поднял и немедленно сообщил, что нашел на улице 10 рублей и грех их не прогулять. Что мы сразу же и решили сделать.
Червонец – это вам не 3 рубля! Поэтому решили пойти в более дорогой ресторан на набережной. В «Волге» было уютно, играла, несмотря на дневное время, музыка, народу было немного. Я заказал роскошный обед на всю десятку. Паша растроганно с восхищением смотрел на меня, поражаясь моей щедрости и размаху. Чуть позже, слегка захмелевший от дневного пива и разомлевший от вкусного обеда, ковыряя спичкой в зубах, я рассказал своему другу, откуда взялись только что прогулянные деньги.
Благодушие Паши как рукой сняло. Он оцепенел, челюсть отвисла. В воздухе повисла тяжелая пауза. Я заерзал на стуле, сделал робкую попытку оправдаться.
– Ну ведь смешно же было! Паш, да ладно, отдам я тебе этот червонец, или следующий раз я угощаю!
– Не надо мне никакого следующего раза. Мне эти деньги сестра в день рожденья на новый портфель подарила, а я думал, что потерял их. А ты..., ты... А еще друг.
Таким расстроенным Пашу я еще не видел. Конечно, с первой же получки (а я часто подрабатывал грузчиком, и не все деньги отдавал маме), я вернул Паше злосчастную десятку. Но прощен не был.
С тех самых пор всегда, где бы мы с ним не находились – в командировке, в метро, автобусе, такси, кафе, за все платил я. Причем, сам Паша считал это вполне естественным. Да и что говорить, видимо, утрата была тогда невосполнима. Конечно же, я имею в виду утраченное раз и навсегда ко мне доверие. Что ж, за все надо платить, как любил говорить мой любимый учитель математики Абрам Ильич Сандлер, ставя нерадивому ученику очередную двойку.
Именно мой друг приобщил меня к игре в биллиард. Было это уже после окончания института. Паша работал в институтской лаборатории при кафедре конструкции авиадвигателей, каждый рабочий день в которой заканчивался одинаково – после тяжелого трудового дня уставшие от безделья «труженики» дружно шли в ближайшую кафешку «по портвешку». Паша был человеком компанейским и общительным, поэтому ему все были всегда рады. В итоге домой он приходил почти каждый день под хорошим градусом.
В семье забили тревогу. Его старшая сестра Тамара Николаевна, очень серьезная и правильная женщина, умудрившаяся, работая лаборанткой на кафедре истории марксизма-ленинизма абсолютно без какой-либо протекции (чтобы убедиться в этом, достаточно было просто взглянуть на нее), защитить кандидатскую, а затем и докторскую диссертации еще до того, как этот самый марксизм-ленинизм отменили, разыскала меня и попросила о встрече.
– Руслан, ты его друг, а друга надо спасать, Ты просто обязан повлиять на него, пока он не пропал окончательно.
Почти эти же слова из уст Тамары Николаевны я уже слышал, по крайней мере дважды. Первый раз, когда Паша, несмотря на все усилия сестры, был отчислен с дневного отделения за неуспеваемость и, благодаря усилиям той же сестры был переведен на тот же курс вечернего факультета.
В тот раз я повелся и убедил сам себя, несмотря на успешно сданную сессию, что мне ну просто необходимо взять академ, чтобы работать и зарабатывать деньги, а не сидеть дармоедом на шее родителей. В основном же, конечно, чтобы не отрываться далеко от своего друга. Работа была интересной – на кафедре физики в исследовательской лаборатории. Там я познакомился с замечательными ребятами, туристами. А с одним из них, ныне ставшим легендой, трагически погибшим Валеркой Грушиным, в честь которого назван небезизвестный фестиваль туристской песни, подружились, и даже прикормили одну на двоих бездомную собаку.
Правда, вскоре я одумался и, сдав экстерном все экзамены и зачеты (особенно трудно было отрабатывать лабораторные работы и делать все курсовые), перескочил сразу через курс и оказался с Пашей в одной группе.
Второй раз я должен был спасать Пашу от возможного брака (который вскоре стал объективной реальностью) на «недостойной» его женщине, брак с которой «был бы чистой воды мезальянсом». Вторую просьбу Пашиной сестры мне выполнить на удалось. Дело было в том, что мой друг, несмотря на несомненный успех у девушек, причем, весьма достойных (я думаю, он просто об этом не догадывался), был, впрочем, как и я до женитьбы, девственником. И не то, чтобы с этим была какая-то проблема, просто ему, в отличие от меня, ждущего неземной любви, было просто лень эту проблему, решать да и не больно уж и хотелось. И вдруг однажды он между делом говорит мне:
– Слушай, я должен отойти, а у меня на этом углу свидание. Дождись подругу, скажи, чтобы подождала.
– И как же я ее узнаю?
– Да она тебя знает хорошо, вы в детстве жили по соседству. Как увидишь маленькую, толстую, с тонкими ногами буквой Х, и большими выпученными глазами, так это она и будет. Запомни – зовут ее Лена. Да, и еще, она крашеная блондинка.
Ни себе фига, портретик!
Дождался, познакомился. Увидев, не мог предположить, что это Пашина судьба. Описание совпадало полностью. Кроме того, она была громогласной, цепкой и очень общительной. Через пять минут я уже знал, что она парикмахер, была замужем, Пашу любит и у них обалденный секс.
Слово «ошеломлен» появилось в древней Руси и означало состояние воина, облаченного в шлем, или, как тогда говорили, шелом, которого со всего маху ударяли по башке (шелому) тяжелой дубиной. Так вот, я был ошеломлен не только напором и натиском, но и обликом новой Пашиной пассии.
Мое мнение мгновенно совпало с мнением его сестры и мамы, но оставило абсолютно равнодушным объект нашего беспокойства. Паша апатично выслушал мои аргументы и торжественно заявил:
– Руслан, ты хоть и мой друг, но, видимо, просто ничего не понимаешь в людях и, в частности, в женщинах. Ты пойми, это очень важно. То, что может в постели Лена, не может никто. И вообще, она умная, веселая, прекрасно готовит, любит выпить и не ругает, когда я курю у них дома, даже если ее мать трезвая. Короче, она именно та женщина, которая меня вполне устраивает. И давай эту тему больше никогда не затрагивать.
Все мои дальнейшие попытки образумить друга натыкались на стену непонимания и постепенного отчуждения.
Ну что ж, в конце концов дружба дороже. И я смирился. Чего нельзя сказать о Пашиной семье, немедленно выстроившей стену неприятия к его подруге, а вскоре и законной жены.
Так вот, услышав в очередной раз просьбу Пашиной сестры о том, чтобы я каким-то образом повлиял на него, чтобы оградить его от новой компании, я согласился.
Я и всамом деле, был не только не против, но и обрадовался возможности снова встретиться со своим старым товарищем.
В то время я был уже начальником группы дизайна в ЦСКБ, мог реально помочь своему другу, и с удовольствием Пашу розыскал.
Кто на кого повлиял в тот раз больше, я не знаю.
С подзабытой радостью разыскал я Пашу в кафе «Отдых» на набережной. Стояло жаркое лето, парни из его компании были изрядно подогреты, так что даже не смогли вспомнить, по какому поводу собрались, а затем и вовсе сморились.
Паша был покрепче своих приятелей, я же только что пришел, поэтому поговорить нам удалось.
– Паш, с этим надо завязывать. Кончай бухать, это же полный отстой. Бросай к свиньям свою лабораторию, пошли лучше к нам работать. Все ж-таки космос, романтика.
Паша сфокусировал на мне взгляд, помолчал, уронил голову. Снова поднял, посмотрел мне пристально в глаза.
– А на фига? Чего это я там у вас буду делать? Я ж не художник.
– Паш, тебе уже скоро тридцать, а ты еще ни хрена не сделал – процитировал я его же. – Хочешь быть как они? – помня наставления его сестры, мотнул я головой в сторону безмятежно дремавших сотоварищей.
– Не хочу.
– Тогда пошли к нам. Художников у нас и так до фига. Будешь заниматься эрго... эрго-но-ми-кой, вот! А это, Паша, на-у-ка! Тут талантов не нужно, только упертость! Или упорство? Короче, нужна крепкая задница, и башка! Башка у тебя есть. Уяснил? Будешь двигать науку!
– Согласен. На-у-ку двигать – согласен, – икнул Паша, – Только осенью. Все равно с сентября и в институте пахать придется. А вот сейчас мы еще по одной, и пойдем в ОДО в бильярдную. Я тебе покажу такое шоу, вовек на забудешь!
Пошли мы в Окружной Дом офицеров. Слегка протрезвевший Паша поглядывал на меня многозначительно и загадочно. Зайдя в фойе, он повел меня прямиком в общественный туалет. Сначала я ничего не понял, а потом восхитился гениальной задумкой организаторов бильярдной. Чтобы пресечь на корню попытки женщин, а особенно худших представительниц этого сословия — жен игроков, проникнуть в это заведение, где серьезные люди играли в серьезные игры на серьезные деньги, вход в бильярдную был через мужской туалет.
Это был особый мир. В просторном прохладном зале царил полумрак. Только зеленое сукно великолепных громадных бильярдных столов было ярко освещено мощными лампами, нависавшими над столами. Сигаретный дым стелился над головами замерших перед ударом игроков. Тишина прерывалась только резким, как удар бича, треском костяных шаров. Если за каким-либо столом играли настоящие мастера, вокруг немедленно собирались зрители.
– Вон тот толстяк краснолицый с чубом – сам Безенчук, – почти шепотом сообщил Паша. – С форой меньше, чем семь шаров, из наших с ним никто не играет, иначе стопроцентный проигрыш. Если только залетные.
Сейчас, видимо, был как раз такой случай.
Безенчук обладал совершенно заурядной внешностью. Мешковатая мятая одежда, немодная провинциальная прическа. Но как он играл! Даже совершенно непосвященный зритель, каковым я и являлся, понимал, что это играет Мастер. Как завороженный, я смотрел на эту игру. Совершенно невероятные шары, как заколдованные, друг за другом с треском залетали в лузы. Когда ударных позиций не было, шары все равно в эти лузы закатывались, дуплетом отразившись от бортов. Или после удара закручивались по кривой траектории, и уже почти остановившись, нехотя падали туда же. Перед каждым ударом зрители замирали и с каждым попаданием в цель над столом проносился вдох восхищения. Только один зритель находился в постоянном движении. Лицо его раскраснелось от азарта, он бегал вдоль стола, приседал, примериваясь к шарам, все время выкрикивал какие-то советы. В общем изрядно мешал игре. И вот когда был забит последний победный шар, Безенчук с возгласом «а это тебе!» с треском послал кием биток через борт прямо ему в лоб.
Я перевел дух. Паша победоносно посмотрел на меня.
– Ну как?
– Сказать нечего. А ты тоже так можешь?
Паша помрачнел.
– Только иногда. Была бы стабильность в игре, я бы не работал, а играл, как они. Валерка Колотилин, помнишь, с нами учился? Так он вот игрок. Причем во все. По утрам уходит как бы на работу, а сам на съемную квартиру играть в карты или в бильярдную. Вечером приходит домой. Раз в месяц жене отдает зарплату по ставке инженера. А сам такую сумму проигрывает или выигрывает за один кон или за одну игру.
– Паш, но ведь это же болезнь уже, патология! Палат-то каменных ни себе, ни жене ведь он не нажил, машины даже, и то нет.
– Согласен, – неожиданно легко согласился Паша. – Но согласись – все равно игра интересная.
На том и порешили. В бильярд играли часто, но ни разу – на деньги.
Паши уже более десяти лет, как нет. Не дожил до старости. Жаль.
|
